Я думаю, что писательству научить нельзя, но можно научить владению техникой. При должном усердии что-то может из этого выйти. Это я заключаю из моего общения. Прежде всего, ребята приходят мотивированные. Двух девчонок, которые ходили ко мне на занятия, я даже напечатал в журнале «Начало века», где был редактором. Понимание литературного слога у них было, построение сюжета давалось плохо. Мы садились вместе, они показывали свои слабые наработки. И я спрашивал: «Ну вот зачем ты хочешь об этом написать?». И когда они начинали объяснять: «Я хочу…», — вот тут что-то выстраивалось. Я всегда говорил: «Ты следуй замыслу, который у тебя в голове сложился, продумывай действие и почувствуешь: что-то надо отбросить, а на каких-то моментах остановиться».
Ну это про прозу, в стихах еще сложнее.
Я вел областное литературное объединение «Томь», ко мне ходили люди, которые к литературе относились очень серьезно, читали поэтов «хороших и разных». И быстро отсеялись те чуваки, которые говорили: «А я не хочу под чье-то влияние попасть». Я отвечал: «Да ты подпади, не бойся, потом освободишься, а опыт у тебя в багаже останется». Для меня аксиома: вы должны знать, что было до вас, должны осваивать это богатство. И мне даже нравилось, когда в чьих-то строчках я узнавал интонации Пастернака.
Вот, например, существует пласт русской поэзии XVIII века. Некоторые посмеиваются: ну и что там писали-то.
— А вы Державина читали?
— Да зачем его читать?
— Да вы почитайте, черт возьми!
Потом с благодарностью говорили, что Державина никак нельзя миновать. Я вообще думаю, что русская поэзия – одна из лучших в мире.
Поэзия многомерна: кто любит Арсения Тарковского, кто Николая Рубцова. Всякому самородку стоит начитаться, руку набить… А потом показывать свои «вещицы».
У нас так было в общении с Александром Семеновичем Кушнером: я ему что-то отправлю, он мне отвечает: «Вот это и это хорошо, ну а третье скалькированный Гумилев. Любите Гумилева?» — «Люблю. Но как будто преодолел всякое его влияние…» — «Нет, не совсем преодолели».

Наверное, да. Вот, например, как Бунин сумел затронуть эротические темы: он это все сделал, не переступая границы. Показал, что это литература, что это может быть так написано и рассказано.
А потом «поехало», начиная даже с литературы первых советских лет. Были такие забытые сейчас ребята, как Зазубрин и Гумилевский. У первого произведение «Общежитие»: он погружает тебя во всю грязь этого общежития, показывая, какое распутство там творится. А у Гумилевского есть «Собачий переулок» – такие нравы там раскованные и расхристанные. Иногда это связано с поисками нового языка, но опять же с перебором... Что ж, получается, что я остаюсь приверженцем той литературы…

Можно писать, наверное, на любую тему. Но я скорее «архаист». Я за то, чтобы были какие-то табуированные темы в литературе. Вот, например, Виктор Ерофеев: все готов тебе вывернуть и опошлить. Некоторые «вещи» пресловутого Сорокина я не люблю, но он забавный. В 90-х как радели за мат – дать ему «зелёную улицу», представить вовсю. Мол, это же целая область русского языка… Но не по мне это. Ну, промелькнул у тебя мат или эвфемизм местный, ну и хватит! Интересно понять, что там автор дальше задумал, а тормозишься на этом. Конечно, я не за то, чтобы отменить его вовсе, но когда им пересыпано произведение…

Количество публикуемых текстов сегодня так велико, что планка неизбежно снижается. Писательство из социальной ценности превращается в средство досуга. Я написал как-то статейку «Поэзия – «новая» и вечная». И там, в частности, сказал: давайте придумаем какой-то термин, приложимый к поделкам нынешних графоманов, которые гонят стихи штабелями, давайте как-то по-другому назовем, не будем определять это словом «поэзия». Ну никак не прижилось мое предложение. (смеется) Сейчас, действительно, издают книги все, кто хочет. Как-то трудно тут…

КНИЖНАЯ ПОЛКА ВЛАДИМИРА КРЮКОВА

Когда на творческих встречах говорят: «У нас в гостях томский писатель…», я возражаю: «Ну не надо так, не томский. Живущий в Томске». Какой-то местный материал может – почему может, он должен! – присутствовать. Если ты умеешь на нем что-то построить, то, конечно, бери его.
Вот мы писали с моим другом книгу о Григории Николаевиче Потанине, чей бюст стоит сейчас в роще, вон там, за елками. Потанин был областник, это само собой. Он эту областническую теорию и выпестовал, за что его «при советах» не жаловали совершенно. Он хотел и некую сибирскую литературу создать. Хватался здесь за всякое проявление таланта, за способных людей... Обнаружил он, в частности, Вячеслава Шишкова. Думал, что вот он и будет началом сибирской литературы ХХ века, и тогда к нему присоединятся такие же ребята. Шишков сложил в Томске несколько вещиц, а потом — вжик, и уехал. Там, в Питере, то есть уже в Ленинграде, он и состоялся как писатель, а здесь так бы и остался на уровне альманахов и местных журналов.
Так вот, в моем понимании региональный писатель должен использовать диалектные слова, сленг, говор, приближая читателя к местным реалиям. То, что в моих рассказах присутствуют сибирские мотивы, еще не означает, что я писатель места. Мне ближе чеховский термин — литератор, люблю это слово.

Во времена моей юности мы не думали, что нас может читать какой-то человек не нашего круга. Нам казалось, что мы пишем своё для своих, для самоутверждения, для поддержания соревновательного духа. Со временем в моем окружении появились люди, которые не пишут стихов, не состязаются на этом поле, которые просто хотят что-то услышать. И это потрясающе, когда твои личные переживания становятся интересны кому-то еще. А вот высказывания типа «мне не нужен читатель» — это лукавство. Конечно, даже у больших поэтов бывает «письмо в стол». Это такой вид терапии, но читатель писателю несомненно нужен.

Есть устоявшееся представление, что вот Россия такая страна, где существует некий центр, в который стягивается все. Москва становится и литературоцентричным городом. Так сложилось, никак эту традицию не поломать, ну, Питер еще как-то противостоит. Если ты хочешь создать себе имя, это только Москва: туда нужно пробиваться, участвовать в этих конкурсах, которые тоже все сосредоточены в Москве: и «Большая книга», и «Антибукер», и «Ясная Поляна».
У меня на слуху есть один пример человека, который обходится без всего этого: Алексей Иванов. Он живет в Екатеринбурге, но постоянный автор в столичном издательстве Елены Шубиной, самом интеллектуальным сейчас, наверное. Алексей должен себя там продвигать, но вроде как остается екатеринбуржцем. Забавная вещь – что бы ты здесь ни писал, страна тебя не узнает. А стараться взрастить региональное что-то, чтобы встать на один уровень со столичными авторами — нет, я в это не верю. Во всякую томскую литературу... нет. Понятие «томская литература» мне вообще не нравится.

Наверное, вот это пресловутое вдохновение — я не очень в него верю, будто оно приходит и не отпускает. Если не отпускает – это не вдохновение, это одна из бед. Приходит идея, и ты в плену. Этот голос говорит «напиши», и ты записываешь, на другой день перечитываешь и видишь, что это плохо и вторично.
Редактура – такой же затяжной, изматывающий процесс: возвращение к стихотворению, поворот строки, поиск слова. Это мает и мешает жить. Но когда все же удается довести дело до конца, грешу иногда мыслью, что это подсказала мне какая-то сила.

Верю. Хотя, может быть, для кого-то это значит больше, чем для меня. Для кого-то это вообще нечто сакральное. Вот говорит мне мой товарищ, что написал стихотворение во власти чего-то этакого. Я говорю: там слабые места, и надо доработать. В ответ: «Я не могу к этому возвращаться, это был порыв, вдохновение». Глупая отговорка для серьезного сочинителя.

Это бывает. Меня научили относиться к этому спокойно.

Да, целых три огромных шкафа, где книги аж в два ряда. И еще три поменьше. Кое-что недавно оттащил в Пушкинку, и мне понравилось приятие моих книжек посетителями библиотеки. Книги не пропали, а попали к тем, кому они нужны. Приятно.

У меня с музыкой эти «вещи» не проходят. Никаким фоном она быть не может. Музыку ценю даже выше слова — универсальная, замечательная вещь! Но иногда мне помогает чего-то слагать чай или кофе. Алкоголь не способствует. По крайней мере в творчестве мне не помогает. (смеется)

Слушаю. После того, как у меня с глазами начались проблемы, я обнаружил, что есть такой совершенно замечательный мир как Аудиокнига. Но там тоже надо выбирать, много чуши.

Это микс. Но большое искусство — это высокое ремесло.

Сложный вопрос. Компьютер и сериалы, безусловно, отняли у молодёжи время читать. Это есть, чего уж тут плакаться! Проблема еще и в школьной программе. Наверняка нужно усилиями умных, грамотных специалистов пересмотреть подачу материала. И сам учитель должен литературу любить, а не просто толковать про «образы и идеи». А такие «толкователи» встречались во время моего недолгого учительства.

Стихи однажды исчезли из моей жизни. В таком тупиковом состоянии я написал один рассказ, другой, и они как-то читателя нашли. Потом стихи вернулись. Теперь я такой многостаночник: пишу то прозу, то стихи.

Да, есть такая, как говорят писатели-деревенщики, задумка. (улыбается)

Материалы подготовили:

Анничева Арина Алексеевна
Свистунова Софья Валерьевна