«Я ПИШУ ДЛЯ ИНТЕЛЛИГЕНТА»: ВЛАДИМИР КОСТИН О СЕБЕ И СВОЕМ ТВОРЧЕСТВЕ
Впечатление на меня произвел достаточно сильное. Я отлично помню, когда поезд привез меня сюда. 19 июля исполнится пятьдесят лет! Шел дождь, город был весь зеленый, красивый, обжитый. Идешь в университет, видишь это здание — совершенно замечательное впечатление!
Конечно, меня восхитила старина! Было видно, что город уже пожил на этом свете, у него есть биография, и очень богатая! С большим уважением к этому городу отношусь. У меня своя даже концепция, почему и как он был построен. Говорил я об этом в романе «Колокол и болото», где назвал Томск «Потомском». Там зафиксировано, что этот город — не просто очередная крепость. На него возлагались серьезные политические цели.
Вы переехали из Абакана в Томск. Какое первое впечатление произвел на Вас город?
Здесь ответ очень простой. Изначально я хотел поступать в Историко-архивный институт в Москве. Но мне сказали, что это бесполезное дело. «А поезжай-ка ты, братец, в Томск, я там учился. Прекрасный филфак!», — посоветовал мне Виктор Алексеевич Федченко, будущий ректор Лесосибирского пединститута, филолог. Жил он в соседней квартире и иногда разрешал сидеть в его огромной библиотеке. Вообще я ему многим обязан.
Меня направили, я поехал и, в общем-то, остался доволен. У нас действительно был (и я надеюсь, продолжает быть) один из лучших филологических факультетов России. У нас были прекрасные, сильные лекторы: и
Фаина Зиновьевна Канунова, и
Александр Сергеевич Янушкевич, и
Эмма Михайловна Жилякова. Они все время обновляли лекции. И мы, следующее за ними поколение, —
Елена Георгиевна Новикова, Нина Евгеньевна Разумова, я, — тянулись за ними. Тут уже было дело престижа, дело чести — хорошо читать лекции!
Почему Ваш выбор пал на филологический факультет ТГУ?
Нужно, тем более сейчас. Желательно быть параллельно читателем и писателем. Я не верю в этих, что называется, «самородков». Чтение нужно, чтобы понять, в чем я могу не походить на кого-то, не повторять за кем-то, не профанировать.
Например, в нашей комнате в общежитии было три поэта (я стихов тогда не писал, я первое стихотворение в шестьдесят лет написал). Среди них был Володя Брусьянин, ставший большим поэтом в итоге. Он, к сожалению, уже ушел из жизни. Мне удалось создать сборник его избранных стихов — это были замечательные стихотворения! Так вот Володя очень читающий человек был. Это было престижно. Была писательская среда. Вообще вопрос среды очень важен. Не было бы Пушкина, если бы не было Жуковского, Батюшкова, Карамзина.
На Ваш взгляд, нужно ли писателю системное филологическое образование?
Первый рассказ я написал за неделю. Это были «Странствия Жилина и Костылина». Этот рассказ вычурный, конечно, но за ним стоит реальная история про то, как мы были на диалектологической практике. Но все равно первый сборник я писал почти десять лет. Только разгонишься — и снова: где добыть хлеб насущный? Никого винить нельзя и невозможно. У каждого человека свой долг.
А сподвигло меня, как ни странно, отчаяние. Я понял однажды, году в девяносто втором (мне было тогда тридцать семь лет), что если не начну писать сейчас, то не начну уже никогда. И это как-то совпало с тем, что я уже что-то заработал. Я заскучал на филфаке, потому что хотелось писать свое.
Я хотел быть писателем изначально. Мечтал попасть в писатели в начале шестидесятых годов, когда мне было семь-восемь лет. Высокий престиж профессии — меня уважать будут! Мне будет, что сказать. Но я робел, да и образование получать надо.
Как Вы решили стать писателем? Что сподвигло Вас на написание художественных текстов?
Хорошо быть в Москве, где есть всякие гранты, есть спонсоры, меценаты и прочее. А здесь-то что? Здесь люди погибают от одиночества. Томск — это кладбище талантов, потому что тесно талантам здесь, они толкались локтями и продолжают толкаться.
Тяжело ли быть писателем в Томске?
Конечно, сначала надо разобраться с собой. Вот я всю жизнь разбираюсь-разбираюсь. Это очень не быстрый процесс. У меня он затянулся. Но я не жалею. Опыт-то есть. Сейчас, видите, жизнь круто замешана на хлебе насущном. Столько талантливых людей на моем веку не пошли туда, куда положено было пойти.
Думаю, что нет. Если нет предпосылок, нет задатков, то этому уже не обучишь. Ну рутине научишь, и будет человек «преснятину» писать скучнейшую. Зачем это? Просто человек может быть талантлив — тогда ему можно помочь. Другое дело, если у человека нет таланта — для него это удар на всю оставшуюся жизнь. Он учился, у него есть «корочки» (какие до сих пор дают в Литинституте в Москве), а он ничего не может. Вот это тяжелая вещь. Тем более сейчас, когда вообще спроса-то нет и на хорошую литературу.
Как Вы считаете, можно ли научить быть писателем?
Больше, конечно, придумок. Из жизней других людей. Лишь бы вовремя пришло, лишь бы к месту пришлось.
Многое — да, но отождествлять меня и лирического героя не надо. Даже в «Годовом кольце» больше придумки. Сын — это обобщенная фигура, потому что сыновей-то у меня двое. Рассказ о том, как шел двоюродный брат и подобрал пистолетик на льдине — это правда. Такая была история, мне было пять лет, а я до сих пор помню это дело. Абсолютно автобиографический рассказ — «В центре Азии», тот, где две старушки. Мне было шесть лет, но я запомнил, мне было интересно, чем там она занималась. Ну она, видимо, проституткой была. Ну милая женщина, очень хорошая. Только имена поменял.
В Ваших рассказах очень ощущается автобиографический элемент. Это реальные истории из Вашей жизни?
Никогда такого в истории не было, чтобы цивилизация так фронтально, агрессивно, в упор противостояла культуре. К сожалению, это так. Огромное количество людей, талантливых людей, неизвестно никому. Никто их не читает, не знает, а они заслуживают этого внимания!
Мне нравится, например, как работает Алексей Иванов. Он работает невероятно добросовестно, работает много. «Тобол», «Ненастье» — это всё хорошо, это настоящая литература. Вот таких людей человек двадцать у нас в России: Илья Бояшов, Алексей Варламов, Владимир Шаров, Александр Кабаков, ну и другие.
Как Вы оцениваете состояние литературы в нынешнее время? Кого из современных писателей Вы можете выделить?
Сейчас люди задавлены информационным валом, люди не умеют отличать хорошую литературу от плохой. Люди не понимают, что такое вкус, что такое пошлость — это все размыто. Вся информация оказывается в одном ряду, она уже не иерархическая. Уже нет высоких ценностей. Уже какой-нибудь Булат Окуджава звучал бы сейчас на улице смешно. Благородство, честь, достоинство — где это все?
В журналистике, как и в литературе, есть жанры, а значит, есть какие-то границы, отбивки, есть какие-то лексические решения. Писателю полезно знать такие вещи. Литинститут существует для двух целей: с одной стороны, это литературная среда, необходимая, чтобы люди общались, не были одинокими, а с другой — Литинститут должен учить, как не надо писать. И журналистика очень многое показывает. Она научила меня быть более лаконичным, научила знать меру. Абзац — великая вещь! Очень важно точно по абзацам распределить свою речь, не затянуть, а уместить в одну строчку.
Журналистика позволяет очень быстро дать какой-то образ ситуации. Очень многие репортажи строятся через коронную фразу. Нужно найти эту четкую фразу. Это полезно и в литературе, и в журналистике.
Как журналистский опыт помог Вам в литературном творчестве?
Сейчас люди задавлены информационным валом, люди не умеют отличать хорошую литературу от плохой. Люди не понимают, что такое вкус, что такое пошлость — это все размыто. Вся информация оказывается в одном ряду, она уже не иерархическая. Уже нет высоких ценностей. Уже какой-нибудь Булат Окуджава звучал бы сейчас на улице смешно. Благородство, честь, достоинство — где это все?
Дело в том, что человек перестал быть тайной. Человек стал человеком толпы. Тем человеком, которого описывали когда-то Ортега-и-Гассет, Роберт Музель в «Человеке без свойств», Томас Элиот в «Полых людях». Они предсказывали, что всё это появится на пороге сытости, но и стандартизации. За сытость платим стандартизацией жизни.
Я пишу для интеллигента. Я против того, чтобы смешивать интеллигента с представителем «образованщины». Главное — разделять общечеловеческие ценности. Любовь и уважение к людям — это возможность для тебя с любым человеком вступить в диалог. Это вопрос понимания. Я для понимающих людей пытаюсь писать. Для понимающих друг друга людей.
Кто Ваша целевая аудитория? Для кого Вы пишете?
Меня интересует история в человеке и человек в истории. Мне важно, чтобы в моих вещах была и современность, и в то же самое время история. Материал собирается по его местонахождению. Обязательно нужно вычитать все, что ты можешь вычитать. Обязательно тут же отмечать. Это очень тщательная и серьезная работа. Искал в документах, в исторических сочинениях, в мемуарах и пересечениях мемуаров. У меня есть хорошая подборка документов в книгах, которые мне подарил мой друг, этнолог и историк, Виктор Яковлевич Бутанаев.
Ваши произведения во многом посвящены историческому прошлому. Как у Вас происходит процесс отбора исторического материала? К каким источникам, ресурсам Вы обращаетесь?
Мне просто правда нужна. Очень часто получается так, что материала не хватает, его нет и наконец понимаешь, что и не может быть. Тогда по-тыняновски: гипотезы!